1987. С песней по ступенькам
2. Пленум невеселых композиторов
В начале марта по Свердловску прокатилась весть:
приглашают в Питер с концертами, да не просто с концертами, а на выездной
пленум Союза композиторов, где будут все советские махры от композиции,
а играть придется чуть ли не с "Аквариумом". Впечатление
новость произвела ошеломляющее, рок-н-ролльная жизнь была напрочь
парализована, все с жаром обсуждали, ехать или не ехать. Общественность
разломилась на сторонников - кто помоложе, и противников - кто постарше
и поопытней. К слову сказать, те, кто постарше к тому времени были
в общем-то без работы, но зато с жаром запугивали отчаянных храбрецов,
которым как раз было, что показать.
Наусы оказались в эпицентре, поскольку выяснилось, что на собственно
пленуме вкупе с Аквариумом выступать предстоит именно им. Сейчас уже
трудно понять ту атмосферу, но это на самом деле было страшно. Тем
более, что Дима и Слава не очень-то в себя верили, Кормильцев не верил
никому вообще, а друзья и приятели не хотели в них верить... Пантыкин,
к мнению которого всегда старались прислушиваться, на каждом углу
агитировал против, а сущая сумятица в головах началась с приездом
Майка: он сообщил, что на сцене ЛДМ выступать нельзя ни с Аквариумом,
ни с прочими ленинградскими супергруппами, потому что "они вас
сделают"... Атмосферу нагнетали все подряд, включая людей просто
посторонних, и все подряд боялись. Правдами - неправдами пытались
"отодвинуть" от поездки Шахрина, хотя никто не знал, зачем,
собственно, его вместе с "ЧайФом" отодвигать... Бутусова
Белкин "уговаривал" чистой водкой, ему почему-то страшно
хотелось ехать, хотя сам боялся, быть может, сильнее прочих.
В результате вылетели 3 апреля в Питер, пребывая в состоянии недоумения
и нерешительности, в составе "Нау", Белкин и "ЧайФ".
По дороге бедокурили, подъехали на Икарусе к святому для каждого советского
рокера месту по адресу Рубинштейна 13, где вой произошел беспричинный,
но изрядный. В ЛДМ устроились по номерам, и в первый вечер никто -
ко всеобщему изумлению - даже не напился.
Утром следующего дня началась форменная паника: потерялся Лешка Могилевский.
Должен был прилететь, но задержался по причине похода на какую-то
свадьбу, где нарезался и самолет проспал. Тон задали "чайфы",
концерт происходил в 12.30 дня, народу набралось от силы ползала,
но чайфы вышли на подвиг, и они его совершили. Махры в виде Бутусова,
Умецкого и Белкина напряженно наблюдали из-за кулис, как встает на
уши огромный, пусть полупустой, ЛДМовский зал. Махрам становилось
все тревожней.
Могилевский, играть которому предстояло и с "Нау", и с
Белкиным, приехал только в шесть вечера, в 20.20 начался концерт.
"Нау", Белкин, "Присутствие". Еще перед началом
возникло такое напряжение, что кончиться все могло чем угодно, сорваться
мог каждый, но на "Разлуке" зал сперва завыл, потом засвистел
и вдруг грянул дурными овациями, масть пошла. После "Гуд бай,
Америки" в зале стояла форменная паника.
Счастливые наусы рванули переодеваться, им предстояло тут же выходить
в белкинском составе; лучше бы они этого не делали. Как бы то ни было,
Белкин провалился, и со страшным треском. А за компанию проваливаться
пришлось Диме со Славой. Публика не рассмотрела в них только что покинувших
сцену "Наутилусов", и почему-то на Диму обратилась праведным
гневом в виде бутербродов с колбасой, которыми принялась в него кидаться.
Колбаса была полукопченая, от чего не легче...
Со сцены уходили зашуганные, как после драки со старшеклассниками,
а тут еще Шевчук подъехал, который сам буквально за полчаса до того
провалился на собственном концерте, по поводу чего неслегка выпил.
И устроил похохотать, ревел: "Металлисты!" (а одеяние у
Белкина и правда было по непонятным причинам металлическое). Швырял
Белкина в огромное зеркало в коридоре, подвернувшегося Пантыкина треснул
лбом в переносицу, только очки по коридору зазвякали, а Бутусова отчего-то
назвал Борзыкиным, нежно обнял и аккуратно оборвал тому все пуговицы
с пиджака. Из ЛДМа Шевчука уносили силой и на руках. Белкин исчез,
в тот день никто его не видел. А Дима со Славой незамедлительно впали
в прострацию.
На утро, утро долгожданного пленума, они заперлись в номере с пришлой
девицей и стали пить портвейн. Свердловская рок-н-ролльная делегация
занервничала, попыталась было вернуть заблудших овец на путь истинный,
но последние решили всем доказать, что никакие они не овцы, с каковой
целью и стали швырять из окна восьмого этажа пустые бутылки, только
что освобожденные от портвейна. У дверей номера за день перебывали
представители рок-общественности обеих столиц плюс столицы Урала,
администрация Ленинградского дворца молодежи, менты какие-то; "Наутилус"
спьяну решил выдавать себя за "Варяга". Но поскольку в закрытом
помещении портвейн неминуемо должен был когда- нибудь кончиться, очухались
примерно за час до концерта.
Отбиваясь от Кормильцева, который как раз окончательно проклял тот
час, когда решился связать судьбу с алкоголиками, Слава с Димой неверной
походкой тронулись на сцену. Там бродил благостный Гребенщиков и со
всеми подозрительно вежливо здоровался.
Вокруг шли приготовления к ответственному концерту, на дверях торчали
милицейские посты, нигде, никого и никуда не пропускали. В зале кучковались
милиционеры и камеры телевидения, и тут концерт еще раз оказался под
угрозой срыва: выяснилось, что остальным свердловчанам, включая самых-самых
махров, не дали билетов. И рок-клубовцы вполне в комсомольских традициях
этого заведения приняли коллективное решение: поставить организаторам
ультиматум: или билеты свердловчанам, или играть не будем. Положение
спас Илья, за что на него еще долго все обижались: поэт заявил, что
плевать ему на всех, "Нау" играть будет в любом случае...
На сцене у Славы стало плохо с голосом, Слава
все время мотал головой и пил воду, что не мудрено после такой подготовки...
Под сценой бродил, наливаясь мрачными предчувствиями, Давид Тухманов,
он отвечал за мероприятие. Маялся. В "Шаре цвета хаки" Слава
забыл последний куплет, привычно дождался, когда музыканты бросят
играть, подошел к микрофону и сказал: "Нельзя". Зал решил,
что дальше петь - дело и вовсе криминальное, радостно зашевелился.
Телевизионщики заводили камерами; Тухманов вообще пропал... Худо-бедно
доиграли, в зале творилось странное бурление, несколько затушеванное
телевизионщиками с софитами и камерами, с профессиональным, почти
кэ-гэ- бэшным любопытством шнырявшими по рядам, отчего становилось
совсем неуютно.
Со сцены ушли, судорожно додумываясь, что же произошло - то ли провал,
то ли еще что, но вслед за "Нау" рванули фотографы, радио,
телевидение, просто журналисты, и примерно через полчаса до героев
наконец дошло, что на самом деле приключился триумф.
Гребенщиков во втором отделении был профессионален и неожиданно скучен,
свердловчане даже растерялись; публика частично балдела, частично
расползалась по фойе; композиторы размеренно перемещались в буфет.
Гвоздем вечера был "Нау", и вбит этот гвоздь был прямо
в пленум несчастных композиторов, что стало ясно на последовавшем
в Зеркальной гостиной обсуждении, которое, впрочем, назвать таковым
было трудно; композиторы молчали. Посеревший Тухманов сидел безразлично
и даже чему-то улыбался. Постепенно, нехотя разговорились, возникали
то музыковеды, лепившие нечто благостное, то какой-то рабочий, стихи
читал... Во время выступления Гладкова на сцену выскочила Ната из
"Зомби" и крикнула, что Тита забрали в ментовку. Началась
паника, а Тухманов почему-то дал слово Родиону Щедрину. Тот вздохнул
и сказал:
- А что?.. Все мы "скованные". Я, лично, скованный...
Композиторы насупились.
Вечером в гостинице пошли разборки против алкоголя; с криками, с
обвинениями, с доказательствами вреда водкопития... А когда пафос
достиг вершины, Коля Грахов неожиданно предложил выпить. И выпили.
Как бы то ни было, для "Наутилуса" это был первый "шаг
наверх".
Гастроли с барьерами | На
Поклонной горе
|